Подписка на новости
ARCHiPEOPLE встретился с Сергеем Неботовым на территории летнего павильона ЦСИ «Гараж». Этот проект был разработан группой молодых архитекторов, в число которых входил и сам Сергей.
Он рассказал нам, как попал в Колумбийский университет и исследовал «Кризис идентичности» городов: «...новые китайские города строятся за пять лет по полностью искусственным планам, калькам с успешных европейских и американских городов. Соответственно, местная архитектура теряет свою идентичность. В Китае эта проблема стоит очень остро. Но мы можем подобное наблюдать в каких-то локальных фрагментах и в Москве. Этот процесс происходит сейчас повсеместно. Считается, что современные темпы урбанизации не могут быть осуществлены другими методами».
30.10.2013, 12:27 | Автор: Евгений Вихарев
Расскажите коротко об образовательной программе Колумбийского университета: как вы туда попали, чем занимались и какова была конечная цель?
В 2009 году Московский Архитектурный Институту (МАРХИ), который я окончил годом ранее, выступил с инициативой запустить программу по формированию нового поколения преподавателей, которые были бы более интегрированы в международный контекст. В 2011 году была сформирована первая группа из шести выпускников, которая отправилась в Нью-Йорк по совместной с Колумбийским Университетом программе Global Metropolis. В рамках этой программы наша группа ездила с исследованием в Индию, где мы изучали города Мумбаи (Бомбей) и Чандигарх. Темой нашего исследования была проблемы «Кризиса идентичности» современных городов.
Тут я должен пояснить, что из себя представляет Архитектурная Школа Колумбийский университета. Graduate School of Architectural Planning and Reservation (GSAPP) позиционирует себя как глобальную архитектурную институцию. Эта школа имеет представительства практически во всех крупнейших городах мира – так называемые Студии Икс (Studio-X). Они есть в Китае, в Бразилии, в Африке, в Индии, в Японии. Сейчас такую студию запускают в Москве. Все они совместно с главным отделением в Нью-Йорке представляют собой международную сеть, которая занимается архитектурными исследованиями и проектированием в масштабе современного общества и культуры.
Каждую весну студенты Школы отправляются в одну из студий для исследования на месте. Это очень полезная практика для понимания того, что сейчас происходит в мире и как современный архитектор должен работать в глобальном контексте.
"Кризис идентичности" и "дикий урбанизм" в индийский городах
Новые китайские города строятся за пять лет по полностью искусственным планам, копиркам с успешных европейских и американских городов.
Что именно Вы исследовали, в чём заключается «кризис идентичности»?
Яркий пример такого кризиса – новые китайские города, которые строятся за пять лет по полностью искусственным планам, калькам с успешных европейских и американских городов. Как результат такого подхода, города и местная архитектура теряют свою идентичность. В Китае эта проблема стоит очень остро. Подобные проблемы, но в меньшем масштабе, мы можем наблюдать в Москве. Этот процесс происходит сейчас повсеместно. Считается, что современные темпы урбанизации не могут быть осуществлены другими методами.
Почему тогда Вы проводили исследование в Индии?
Как результат такого подхода, города и местная архитектура теряют свою идентичность. В Китае эта проблема стоит очень остро. Подобные проблемы, но в меньшем масштабе, мы можем наблюдать в Москве. Этот процесс происходит сейчас повсеместно. Считается, что современные темпы урбанизации не могут быть осуществлены другими методами. Мумбаи – это дикий урбанизм, полностью самоорганизующаяся система в масштабах города. Его никто никогда не планировал, и только сейчас появляются отдельные районы, рассчитанные на определенное развитие в будущем. Но в остальном это хаотический город. Мы исследовали, как город существует, наблюдали за ним и пытались выделить плюсы и минусы такой стратегии развития городов.
И люди на этих бетонных массивах ставят свои палатки и тенты, как они привыкли, и живут там.
Чандигарх, напротив, – это город, который был построен за 5 лет с листа. Он был полностью спланирован и расчерчен, его структура – это сетка. Он, как и любой модернистский город, очень похож на советские города, так что иногда я испытывал легкое чувство дежа-вю. Конечно, там видно, как преломляются местная культура, менталитет, с одной стороны, и переосмысляются привнесенные извне технологии и формы, с другой. Например, там есть правительственный комплекс, который как и весь город был спроектирован Ле Корбюзье, – такие массивные бетонные здания. И люди на этих плоских горизонтальных поверхностях ставят свои палатки и тенты, как они привыкли, и живут.
designboom presents save chandigarh from designboom on Vimeo
То есть Лё Корбюзье никак не отталкивался от традиций, от менталитета?
Не совсем. Он, например, смог адаптировать архитектуру к местности, и она отлично подходит для данного климата. Но именно с точки зрения менталитета и культуры люди иначе относятся к комфорту и по-другому пользуются этой архитектурой. Как феномен это, конечно, забавно и интересно. Впрочем, Ле Корбюзье сам сказал, что жизнь умнее архитектора, и Чандигарх, в общем, отличная иллюстрация к его словам.
У студии была чётко выстроенная стратегия. Мы искали определённые особенности, специфику в городах, в культуре, которые проявляют себя в архитектуре и градостроительстве. Феномены, которые делают города отличными от других. И какие-то особые ресурсы местности, и экономика, а также законодательные и правовые системы, – всё это влияет на то, как город выглядит.
Это в голове не укладывается: как все эти огромные толпы людей в отсутствие регулировки автомобильного движения не сталкиваются друг с другом и комфортно себя чувствуют.
Допустим, тот же Нью-Йорк имеет много индивидуальных черт, связанных с местными правилами строительства. Система организации светового колодца, профили улиц, общественные первые и последние этажи, – это всё было запрограммировано законодательно. И город получился таким, какой он есть.
Первой частью нашего задания было выявление таких примеров. А дальше мы делали своего рода эксперимент: нам нужно было взять условия и правила, которые существуют в одном городе, применить их к другому городу и посмотреть, что из этого может получиться. То есть мы как бы берём ген из одного места, прививаем его в другое и следим за определенным процессом мутации. Во время наблюдения ты лучше начинаешь ориентироваться и понимать те тонкости, которые формируют идентичность городов. Всё это необходимо, чтобы осознавать, что ценно, а что – нет, как и что можно смешивать, чтобы современные города могли обладать своей уникальностью.
У них совершенно другая система обмена информацией – они намного более тонко друг друга чувствуют и взаимодействуют между собой.
Они себя комфортно чувствуют в таких условиях. Им не нужно то, что нужно нам. Если нам хочется очень чётко прописанных правил, которые регулировали бы любые ситуации, то там люди по-другому к этому относятся. Самый яркий иллюстративный пример – вот эта система автомобильного движения, когда потоки смешиваются, но никогда друг с другом не конфликтуют. Это полностью самоорганизующаяся система, но и она требует от каждого участника соблюдения определённых правил, только основаны они на чуткости.
То есть, если в Мумбаи законодательно сверху ввести очень жёсткие правила, люди себя будут некомфортно чувствовать?
Это интересный вопрос. Например, в Чандигархе есть сетка улиц со светофорным движением. И люди не выглядят несчастными по этому поводу. Но каждый раз, когда у них есть возможность перейти на привычную систему взаимодействия, они этого шанса не упускают. Где заканчиваются правила и регулирование, там возникает самоорганизация, может не такая масштабная как в Мумбаи, но всё-таки.
Тогда скажите: архитектура влияет на менталитет или менталитет формирует архитектуру?
Архитектура в любом случае должна быть чуткой к контексту. Опять вспомним Корбюзье: «жизнь хитрее и умнее архитектуры». Архитектура, с одной стороны, следует за жизнью, оформляет её, с другой, предопределяет и направляет. И она должна быть очень чуткой, иначе она не будет работать.
Делать велодорожки в Москве, чтобы чувствовать себя как в Европе - нежизнеспособное пожелание.
Давайте попробуем разобрать это на каких-то московских реалиях, знакомых нам. Сейчас, например, пошла мода на велодорожки. Но для России это, скорее, следование западным тенденциям: нам просто захотелось выглядеть более европеизированными. А на Западе велодорожки возникли «сами собой», как удовлетворение некоего культурного запроса. Вот что будет, если механически переносить достижения других народов на нашу почву?
Если мы делаем велодорожки, потому что хотим ехать на велосипеде по Москве и чувствовать себя как в Европе, – такой вариант нежизнеспособен. Как аттракцион – здорово, но он сам собой отомрёт. А как альтернативный вид транспорта – более экологичный, более доступный, более удобный – это может существовать и в Москве. Велосипеды – неотъемлемая часть современной городской культуры, и это действительно удобно. Мы в самом начале пути по формированию велоинфраструктуры, и ещё много надо сделать, чтобы это заработало как система и стало альтернативой автомобилю или общественному транспорту. Если и дальше грамотно развивать стратегию, то велосипеды в городе станут чем-то вполне естественным. Сам я пользуюсь самокатом в Москве и чувствую себя очень комфортно.
И как, для владельцев самокатов созданы условия в Москве?
Сложности есть, но пользоваться можно. Мы же помним, что было раньше, поэтому то, что имеем сейчас, в рамках тенденции развития приемлемо.
Хорошо, тогда другой пример. У нас после 1917-го года коренным образом начала меняться архитектура. Авангард, конструктивизм, затем сталинский ампир. Интересно, что вся эта архитектура в какой-то момент стала частью Москвы, вросла в этот город. И вот вопрос: были ли для этого какие-то предпосылки в менталитете? Например, в Париже подобная архитектура смогла бы стать органичной частью городского пространства?
Сейчас рассуждать об этом в сослагательном наклонении очень сложно. Это уже часть нашей истории. И, возвращаясь к вопросу идентичности, конструктивизм стал идентичностью для Москвы и в этом плане требует очень трепетного к себе отношения. В то же самое время подобные перемены возникали не только в Москве.
Условия жизни тогда были выражены именно в такой архитектуре – дома-коммуны, коммунальное хозяйство, общественные пространства. Это иногда даже более актуально, чем то, что нам сейчас предлагают.
Ту же Эйфелеву Башню люди с трудом могли бы себе представить, пока она не появилась. Её появление, кстати, показывает, что радикальные перемены в сознании людей того времени, которые, как раз-таки, были выражены в архитектуре, промышленном дизайне и искусстве, происходили практически параллельно в разных местах. Были разные очаги, которые ознаменовали собой перемены. В общем-то, конструктивизм – даже не конструктивизм, а архитектура авангарда – это переход к культуре современного города. Современные условия жизни (скорости, дистанции, количества), к которым мы уже тогда подходили, были выражены именно в такой архитектуре – дома-коммуны, конторские здания, вокзалы, общественные пространства, клубы! И всё это до сих пор актуально, иногда даже более актуально, чем то, что нам сейчас предлагают.
Чтобы закрыть эту тему, скажите: у советской власти была идея переменить сознание, правильно? Эта задача решалась с помощью архитектуры в том числе. Как вы считаете, это была оправданная ставка? Можно ли поменять сознание путем изменения окружающей среды, или это утопия?
Я считаю, что можно. Потому что, если ты хочешь поменять сознание, ты должен предложить идеи и показать, как эти идеи работают. Архитектура в том контексте демонстрировала, как это может быть и как это действует. Мы вам предлагаем больше не жить в избе или в бараке, а обеспечиваем современным жильём, где есть центральный водопровод и отопление, где есть фабрика-кухня и прачечная, и много чего ещё. Мы даём вам максимальный комфорт, соответствующий новому времени, соответствующий задачам нового общества и новой страны. И во многом это пересекалось с теми задачами современного мегаполиса, который тогда формировался. Урбанизация совпала со сменой власти, со сменой идеологии, со сменой сознания. И новая архитектура точно отвечала на эти запросы и таким образом соотносилась с тем, что предлагает новая политика. Это был некий шаг в будущее.
Эта попытка советской власти оказалась удачной?
Конечно. У нас теперь есть, о чём говорить. Если бы у них не получилось, то вряд ли мы могли бы это так предметно обсуждать и делать какие-то глубокие выводы. А сейчас мы можем в эти здания попасть, исследовать их. Мы до сих пор можем у них учиться, у этих зданий.
А, например, велодорожки, кинотеатры под открытым небом и возведённый вами летний павильон «Гаража», – они могут поменять сознание?
Да они уже меняют сознание. В общем-то, это тоже очень хороший пример того, как может быть. И Парком Горького, и городом сейчас используется очень хороший концепт временной архитектуры, которая легко и быстро иллюстрирует альтернативу. Можно было тот же павильон показать на картинке и рассуждать, как он будет работать, и какое он здесь создаст пространство, и как люди себя здесь будут ощущать. Но «Гараж» дал нам возможность этот проект реализовать, и мы его уже можем оценить предметно, на местности. И надо сказать, что те идеи, которые мы сюда закладывали, на сто процентов работают, и пользователи очень рады и довольны. Вчера здесь был концерт, сегодня – public space, позавчера это Печа-Куча. Это пространство гостеприимно и комфортно для всех, чего мы и хотели добиться.
То есть миссия выполнена?
Я очень надеюсь, что моя миссия у меня ещё впереди.