Михаил Молочников о реинкарнации, кризисе духовности и сходстве искусства и религии

Странное дело: только что мы шли сквозь поток стремительных угрюмых людей и прилипчивых промоутеров и вдруг оказались в параллельном мире – умиротворённом и открытом, в залитой солнечным светом комнате. Первым делом Михаил благословил интернет-платформу ARCHiPEOPLE, появление новой версии которой по счастливой случайности пришлось на этот день, пожелал нам процветания и здоровья, а затем мы приступили к разговору. 

Л.М.: Михаил, в последнее время наш почтовый ящик полон пресс-релизов о пятой Московской биеннале современного искусства. Каждый второй релиз невозможно читать – в лучшем случае это довольно изысканное описание идеи, имеющей мало общего с объектом описания, в худшем - набор длинных замысловатых фраз, плохо сочетающихся между собой. Складывается ощущение, что современное искусство переместилось в область художественного слова, где всё непременно должно быть разъяснено и объяснено. Что происходит с современным искусством?

Современное искусство переживает дичайший кризис духовности, оно отреклось от идеи преемственности, которая была всегда. Современный художник не умеет рисовать. Он пишет концепцию. Этому способствуют Школа Родченко, «Стрелка» и Иосиф Бакштейн. К сожалению, подобная проблема существует и в Германии, где я живу по полгода. Остались только Дрезден и Лейпциг, где учат рисовать. А профессор Берлинской художественной академии говорит: «Зачем? Я делаю абстракцию». Малевич шёл через реализм, Злотников – тоже, и Мунк, 150-летие которого мы празднуем. Такая школа: сначала ты должен быть реалистом.

Мы потеряли мастерство, заменили его демагогией. И те тексты, которые пишут кураторы, являются демагогией. Лучше интересные книжки почитать. Я много книг прочёл в жизни. Остановился на Беккете, который, наоборот, отказался от слов. В основе всего должен быть некий очищенный образ. Один человек должен просто понимать, что хочет сказать другой. Это постмодернистский ход, ведь каждый воспринимает всё через призму своего внутреннего мира. Одну и ту же книжку мы будем читать совершенно по-разному: дети, мы, вы, – все. Путин, например.

Д.К.: Учебные заведения, где готовят потенциальных современных художников, не учат их рисовать. А чему учат?

В Берлине такая проблема: многие люди, которые являются очень плохими художниками, но очень хорошо действуют локтями, пробиваются, становятся мультимедийными. Для этого надо регулярно делать какие-то акции. Например, Бойс постоянно делал акции, он не умел рисовать. Вспоминается скандал в Мюнхинской пинакотеке, когда турецкая уборщица вымыла плевательницу, которая являлась инсталляцией Бойса. Тут же возникло бурное обсуждение во Frankfurter Allgemeine Zeitung: а было ли искусство, или его не было? Мнения разделились, кстати. У некоторых немцев хватило здравого смысла сказать, что это не было искусством, если турецкая уборщица его не распознала. Она же не вымыла полотна Рембрандта или Босха.

Д. К.: То есть искусство всегда должно само за себя говорить?

Когда читаешь молитву, она может быть абстрактной, надо в просто верить и пытаться максимально вместить в неё свою энергию. Всё равно, что это за молитва: она может состоять из одного слова, а может быть вообще без слов. В итоге ведь всё должно быть без слов. Знаете анекдот? Если насрать перед дверью и позвонить, то получится инсталляция, а есть позвонить и насрать – перформанс.

Я знаю Бренера, который постоянно этим занимается. В этом же просто нет ничего. Но зато это – мультимедийный ход, и потому его финансируют разные фонды, которые считают, что помогают свободному искусству.

Д.К.: Как вы относитесь к фонтану Дюшана?

Я согласен с Хансом Зедльмайром, что это мистический ход, которым показано, что искусством может быть всё. Кстати, в конце жизни он отказался от этой идеологии и уже работал руками.

Мне больше нравится ход Малевича, которого Зедльмайр тоже не очень жаловал. Малевич шёл от реализма и постепенно дошёл до «Чёрного квадрата». Его я рассматриваю с точки зрения мистицизма.

Л.М.: Распространено мнение, что Малевич поставил своим «Черным квадратом» точку в искусстве.

Точку в искусстве поставить невозможно. «Черный квадрат» – это очень сильная вещь. В работах Малевича есть определённая энергия, её нельзя подделать. Я читал записи Малевича, и мне казалось, что он очень начитан. Мне стало очень интересно, и я спросил об этом Сашу Шатских, которая номер один по Малевичу. Оказалось, когда он умер, ни одной его книги не осталось, он ничего не читал. Она даже считает, что он был безграмотным человеком в какой-то степени. Меня очень сильно этот факт удивил.

Д.К.: Как отличить подлинник от подделки?

Когда смотришь на работы Филонова, понимаешь – это Филонов. Не может быть никаких сомнений, потому что энергия идёт. Работа мастеров должна быть энергичной. Сейчас «Гараж» открыл выставку 82-летнего Балдессари. Я был на открытии: он взял фрагменты работ известных художников, напечатал их принтом и снизу подписал акрилом. Это выставка, в которой нет ничего, нет энергии, есть только концептуальный жест. Причём жест абсолютно не нов.

Энди Уорхолл тоже работал с массовой культурой, но делал это очень умно. Он был интеллектуалом. Может быть, он мне не нравится как художник, но я могу сказать, что такое искусство может быть. Балдессари взял ту же самую идею и выдал за свою. Меня больше всего возмутила чёрно-белая фотография девочек-близнецов Зандера (я люблю этого фотографа начала 20 века, который снимал очень нехарактерные типажи простых людей, я видел его в Тейте, в Берлине, у Оли Свибловой), которую он просто обрезал! А я должен угадать, что он хотел сказать.

Но все равно спасибо «Гаражу», что он меня пригласил на вип-открытие: у них были очень хорошие коктейли, а среди гостей – много приятных людей.

Д.К.: Есть такое мнение, что современное искусство – это такая философствующая журналистика, отзыв на события, который зачастую принимает абсолютно непонятную форму. Оно не имеет никакой эстетической ценности, но требует рядом табличку с подробными объяснениями.

Это ужасает. Потому что молодые люди думают, что так надо делать. Этот 82-летний человек, мультимиллионер, делает такой жест, а Хёрст взял акулу в формальдегиде, которая там портится. Потом сделал вторую акулу. Многие люди, которые коллекционируют искусство, не разбираются в нём. Уникальный случай, когда коллекционер разбирается в искусстве. Я готов ему отдать работы даже за полцены. Люди в основном покупают работы как тренды, потому что сосед в Горках-10 собирает.

Искусство стало зоной спекуляции. Я всегда говорю: вы же не надеваете красивый костюм из травы, который развалится, вы покупаете качественные вещи; вы едите полезную вкусную еду, а не салат из мухоморов, потому что тот красив и авангарден, и затем помираете. В повседневной жизни мы хотим найти качественные вещи, а в искусстве – нет. Например, никто не знает, как реставрировать работы Бойса, который, я считаю, внёс очень большой отрицательный вклад в мировую культуру. Когда он использовал сало, он не думал об этом. Если Леонардо да Винчи волновало, как сделать работу так, чтобы она не портилась, то эти люди не думают о качестве вообще.

Мастерство – это тоже духовность. Раньше человек не мог сделать плохо. Кузнец, пекарь делали свою работу хорошо, потому что для них она была мистическим актом. Они отвечал за нее перед Богом. И жизнь для них не заканчивалась после смерти.

Современный человек хочет взять от жизни всё здесь и сейчас. В этом его проблема. Таких много: СМИ навязывают им определённые клише, формируют общественное мнение. Когда я был у своей мамы (она православная), я услышал по радио, как людям, которые потеряли ребёнка, батюшка сказал, что ребёнок окажется в аду, потому что его не успели окрестить. А у родителей в этот момент дикая травма! Он не будет никогда в аду, я отвечаю за этого ребёнка. Как этот батюшка берёт на себя такую ответственность?  

А закон Димы Яковлева? Абсолютно бесчеловечный. Люди принимают законы и думают, что им это не откликнется никак. Они очень ошибаются. Нажал на кнопку – определил свою карму.

Д.К.: Проблема в современном искусстве – определить, что, собственно, является искусством, что имеет ценность. Это ведь решает узкое художественное сообщество, какие-то авторитеты.

Авторитеты, да. Возьмём церковь. Александр Мень убит сапёрной лопаткой. Второй прекрасный человек в православии – Адельгейм – убит приезжим режиссёром из Москвы. В основе всего лежит духовный авторитет. Когда патриарх судится из-за пыли, которая поднимается из квартиры снизу – чего не может быть никогда, как бывший архитектор могу сказать, – и выигрывает суд, то какая здесь может быть духовность. Так и в искусстве: всё разлагается. Но когда всё разложится, сгниёт, деградирует, может быть произрастёт что-то новое. Мы не можем изменить ситуацию. Я вчера шёл по Москве и видел, что наш мэр Собянин везде кладёт свою плитку, и мы чуть ноги не сломали. Он постелил асфальт на люки канализации, теперь его выбивают, чтобы вытащить люки. Бюджет гигантский. Вот это тоже современное искусство.

Л.М.: Елена Петровская, современный философ, которая занимается современным искусством, считает, что корень зла лежит в том, что мы живём в век тотального депрофессионализма. С одной стороны, никто толком ни в чем не разбирается, с другой, это привносит в нашу жизнь необыкновенную свободу: вмиг можно стать художником, режиссёром, фотографом, кем угодно. Это, вроде, хорошо?

Немецкие компании, которые гонятся за сверхприбылью, размещают своё производство в Китае, где заведомо делают некачественную продукцию. Мы находимся в погоне за быстрой сменой вещей, которую нам навязывают корпорации, пытаясь получить максимальную прибыль. У меня были ботинки начала века. Они не изнашиваются. Итальянские ботинки, купленные пару лет назад и сшитые вручную, развалились, а гарантия у них 10 лет.

Мы переживаем, когда Macintosh ломается за три года и нам приходится его выкидывать. А Macintosh, который я купил в 90-м году, до сих пор работает. 

Д.К.: Скорость – это примета времени. Скорость жизни постоянно увеличивалась, особенно за последний век, и этот процесс продолжается.

Мы сейчас сидим в доме 1906 года: здесь остался настоящий мраморный пол на лестничных клетках, оригинальные двери и перила, – это всё прекрасно сохранилось. В современном мире всё, в том числе и искусство, делают некачественно. Оно спекулятивно и зависит от СМИ и массовой культуры.

Д.К.: Но эти процессы абсолютно необратимы. Это может быть очень грустно, мы можем рефлексировать по этому поводу, но изменить что-то невозможно.

Мы можем изменить себя. Самое главное в буддизме – это изменить себя. Жизнь иллюзорна. Я вот лично делаю свои работы очень долго - совершенно не спешу и мне всё равно, я просто рисую. Для меня работа – это мистический акт, медитация.

Л.М.: Мы постоянно сталкиваемся с тем, что надо идти на какие-то компромиссы, чтобы выживать. Большинство людей живет в страхе, те же архитекторы или дизайнеры… Они, по идее, должны исповедовать то, о чём вы говорите: рассказывать людям, что и как нужно делать в таком доме, в такой квартире, что надо сохранить, а что не имеет ценности. Но когда впереди замаячила выгода, готовы сделать всё что угодно! Самая большая проблема – принятие решений самим художником, автором.

Здесь мы возвращаемся к духовности. Современное общество считает, что сегодня можно получать 3 тысячи, завтра – 10 тысяч, послезавтра – 30, потом показать свою работу в МОМе или стать лучшим поваром страны. Ханс Зедльмайр очень хорошо об этом писал: современное общество построено на том, что оно потеряло духовные ориентиры; человек не живёт больше в бесконечном времени. Я вот, например, живу в бесконечном времени. Я завтра умру, моё тело станет землёй и всеми четырьмя элементами, которые есть. Но я появлюсь снова. В этом мире или в другом. И, чтобы быть собой, мне очень важно сохранить своё духовное начало. У меня, например, нет врагов. Даже тех людей, которые делают мне очень плохо, я не считаю врагами, за них я тоже молюсь.

Д.К.: Где источник духовности в современном мире? Вспомним пирамиду Маслоу: духовность невозможна без ряда более приземлённых вещей.

Один человек совершенно замечательно сказал про Москву, просто гениально: в Москве очень любят брать посвящение, но не любят брать само учение. Мы живём в таком городе, который очень сильно отличается от других: Питера или Берлина, например. Я сюда приезжаю – и у меня неделю шок. Меня знакомые спрашивают, как я живу на Арбате: здесь же такие люди – это срез тех, кто остался в новой России. Когда ты видишь это, то понимаешь: страна тонет. Есть нефть, газ и их охрана. В России люди не нужны, здесь не нужна наука, не нужно искусство. Если бы думали об искусстве, то Мединского никогда бы не поставили – он слишком пуст. Здесь должен быть авторитет, я думаю его можно было бы найти. Все что-то говорят, провозглашают лозунги, но ничего не делают. Цель такая – ничего не делать, так спокойнее. 

Д.К.: И где просвет?

В себе. Я знаю многих людей, которые сидят дома и рисуют. Они нашли духовный авторитет, назвать его можно как угодно: Будда, Господь, Яхве.

Л.М.: Ну, вот есть архитекторы, которые называют себя буддистами, но продолжают делать работу не так, как им велит душа, а так, как захотел заказчик, который платит деньги.

Здесь может быть несколько позиций: если ты видишь человека и делаешь под него (всё-таки архитектура создаётся под человека, ты создаешь среду для него), то это нормально. Если ты делаешь что-то, что разрушает человека, это не очень хорошо. У меня есть друг, академик, очень крупный бизнесмен. Я ему в 90-х годах делал интерьер в неоантичности. Он потом продал свою квартиру человеку, который готов был переплатить, потому что ему очень понравился интерьер. Он соответствовал его детскому представлению о том, что такое хорошо. Мне в принципе не стыдно, когда эту квартиру показывают по телевидению. Я её выстроил, всё очистил, убрал, сделал подходящую среду.

Каждый человек обустраивает жизнь вокруг себя в соответствии со своей детской мечтой. У меня вот не было мечты иметь машину, у меня её и нет, зато я люблю велосипеды. Езжу на велосипеде, и мне всё равно, какой он марки.

Л.М.: То есть не надо стыдиться того, что завтра кто-то позвонит и скажет: «Видел твой интерьер в журнале, какой кошмар, ты сделал барокко»?

Нет, не надо стыдиться. Если хорошо сделал.

Л. М.: В России часто бывает, что здравые идеи извне рубятся на корню с мотивировкой: «это очень дорого». То есть надо выкрутиться и сделать дёшево. В Англии мои друзья-архитекторы говорят: всё, что мы делаем, – очень дорого, но оно становится ещё дороже со временем, потому что сделано на совесть и правильно. То есть все понимают, что надо делать дорого, это синоним качества в современном мире. Бабушка мне говорила всегда: «Я не настолько богата, чтобы покупать дешёвые вещи».

Итальянцы перевели производство в Италию и пишут, что «это сделано итальянскими руками». Когда ты покупаешь стол за 10 или 20 тысяч, ты хочешь, чтобы он был не в Китае сделан. Итальянцы выяснили, что потребитель готов платить больше денег за продукцию, сделанную профессионалом в Италии.

Л.М.: Но ведь ещё сто лет назад потребитель хотел покупать то, что сделано в Китае китайскими руками.

Другие люди были. Мой дедушка в Китае был резидентом и привёл к власти Мао Дзе Дуна, а вместе с ним и особую духовность. Когда Мао приезжал к нам, мой дедушка всегда сидел рядом с ним и Сталиным.

Л.М.: Вы какие-то кармические пробелы дедушки отрабатываете?

Я думаю, что он не парился. Если ты не думаешь, то ты не берёшь на себя ничего, а просто предоставляешь свою земную оболочку. Ине кажется, что моя дочка – это реинкарнация дедушки. Мы всегда связаны с людьми из нашего рода и с теми, с кем когда-то встречались. Я, наверное, в прошлой жизни был очень крупным торговцем, потому что знаю огромное количество людей. Везде, где я бываю, обязательно встречаю колоссальное количество знакомых.

Л.М.: Вернёмся к началу: что же такое современное искусство?

Давайте скажем, что это элемент спекуляции. Существуют мастера, которые занимаются современным искусством, но они не признаны и являются аутсайдерами. Некоторые приживаются, но не на сто процентов. Например, мне из современных художников очень нравится Кузькин. А вот Жиляев или группа «Что делать?» – чистые спекулянты. При этом очень прагматичные.

Л.М.: То есть современное искусство такое же, как современная религия?

Да, это хорошее сравнение. Но и там, и там есть хорошие люди, духовные пастыри или настоящие художники.

Объяснять искусство, наставлять – это зачастую словоблудие, выстраивание каких-то трендов, это Борис Гройс и Иосиф Бакштейн. К пониманию искусства надо идти, возможно, с помощью ментора, наставника, но никогда не насильственно. Эти вещи надо воспринимать как энергетические объекты. Что-то может соответствовать мне, но не соотноситься с вашим внутренним состоянием.

Д.К.: Многие люди, как и в религии, так и в искусстве просто выполняют какие-то ритуалы, скачут по поверхности, но ничего в не вкладывают в свои действия, не дают себе труд прочувствовать немного глубже.

Стремиться надо к тому, чтобы уже вообще ничего не делать. Никаких ритуалов, только духовность. Если мы дойдём до этого, мы станем радужными телами и от нас останутся только ногти и волосы как грязные субстанции.

Д.К.: Людям нужны правильные ориентиры? Они готовы идти к свету?

Люди готовы смотреть сериалы. Мне мой друг звонил, когда сериал Твин-Пикс показывали, там Боб как раз в другого человека перешёл, и спрашивал: «Миша, а ты не знаешь, когда новые серии выйдут?», а я говорил: «Всё, Боб вошёл в тебя и в меня, это финал. Такое кино, это Дэвид Линч». Он ответил: «Я тебе не верю», и положил трубку. Кто ищет, тот всегда найдёт. Прекрасный девиз, кстати.

Еще по теме:

Художники

Вася Ложкин

"Многоликин"

Михаил Молочников

Оставить комментарий