М. Бейлин и Д. Никишин о встрече с Путиным, Доме Булошникова, Наде и участии в Венецианской АрхБиеннале

–  Люся Малкис (Л.М.): Миша, расскажите же, что случилсь? К чему бы эта встреча Владимира Владимировича с архитекторами – раз, и как Вы оказались среди её участников – два?

–  Михаил Бейлин (М.Б.) На встрече, как бы пафосно это ни звучало, мы говорили о месте архитектора в строительном процессе, и, поскольку встреча была даже не столько с Путиным, сколько с Госсоветом касалась она реализации нацпроекта «Жилье и городская среда», согласно которому в ближайшие пять лет оного будет построено 120 миллионов квадратных метров.

Так вот. Говорилось о том, что если строить эти 120 миллионов квадратных метров так, как они строятся сегодня, то это окончательно изуродует российские города и создаст фантастического размера территории непригодные для жизни. А попутно – о том, что сегодня архитектору в строительстве отведена крошечная роль.

Я недавно путешествовал по Москве-реке на надувной лодке, от Полежаевской до Пироговского водохранилища, и вид огромных массивов жилых комплексов, построенных без какого-либо участия автора, он без лишних слов указывает на место архитектора в России.

–  Даниил Никишин (Д.Н.) Мы можем рассуждать о том, у кого больше заказов, кто наиболее востребован и круче –  Скуратов, Чобан или Григорян,  – но это не отменяет факта, что их участие в строительной индустрии в совокупности со всеми остальными архитекторами составляет не более пяти процентов.

Остальное же вырастает из под земли само, как сорняк. Вот здесь (указывает рукой в сторону школы МАРШ за окном) сейчас, наверное, говорят о прекрасном, а вокруг, между тем, идёт большая стройка.

Рассуждать о том, что нам нравится в архитектуре, а что не нравится, о том, что есть какие-то менее приятные личности или потрясающие архитекторы очень приятно и легко. Но весь этот дискурс касается этих вот «пяти процентов». Остальное растёт само. И проблема, конечно, она не эстетического порядка, глупо говорить об эстетике непрофессионалов. Проблема в том, что создаются не просто мертвые, а вредные для  жизни пространства.

–  Токсичные.

(Д.Н.) Токсичные отношения с жизнью.

(М.Б.) Проблема очевидна для всех  –  архитектору нет места в градостроительном процессе. Если к сказанному добавить извращенную практику тендеров, где архитектурная концепция идёт наравне с техническими проектами, то побеждает тот, кто меньше всего себя ценит. Как правило, строительные фирмы или проектные институты.

На постановки в Большом театре тендеры не объявляются. Никто почему-то не объявляет тендер, когда, ни дай бог, заболеет. Мы ведь не ищем самого дешевого врача, который может и гланды посмотреть, и колоноскопию сделать  – и всё это вместе. Быстро и дешево. Вы будете бежать в ужасе от такого специалиста. А при строительстве городов этот формат работает.

Поэтому нам казалось очень важным обратить внимание президента России на то, что если 120 миллионов квадратных метров будут построены девешо и «на скорую руку»,  то это не только не решит проблему, но и создаст для страны новые проблемы, ещё бОльшие.

–   Так как вы попали на эту официальную встречу с представителями общественности «Жилье и городская среда»?

(М.Б.) По приглашению Натальи Фишман, помощника президента Татарстана, как победители первой российской молодёжной Биеннале архитектуры.

–  Вы были удивлены, что вас пригласили на встречу с президентом? Кстати, вы ведь теперь легко можете за чашкой чая небрежно бросить: «Мы тут с Владимиром Владимировичем недавно встречались!»

(М.Б.) Это интересная тема для разговора, но жизнь нашу эта встреча не перевернула.

Ну, расскажите, какой он, президент-то?

(М.Б.) Ну вы знаете, президент такой, каким мы его видим на Прямой линии. Я могу отметить лишь то, что он довольно живой человек, живо реагирующий на разговор.

Было сложно находиться с нимв диалоге?

(М.Б.) Понимаете, это не было диалогом, а, скорее, коротким выступлением, когда нужно выпалить всё, что хотел бы сказать за полторы минуты.

Выпалил и услышал в ответ: «Ну, мы же не можем законодательно определять художественные вопросы». После чего мне пришлось перебить Президента и сказать, что речь не о художественных вопросах, а о том, что должны быть адекватные нормы. И дальше Денис Леонтьев – партнер КБ Стрелка – очень аргументировано выступил с продолжением этой темы. И Путин уже поддержал его: «Да-да-да, нам сейчас уже говорили об этом».

(Д.Н.) Просто история еще вот в чём: мы привыкли рассуждать об архитектуре как о чем-то элитарном. А в сознании большинства людей архитектура среды, дома по-прежнему несет следы выживания, то есть условно – есть квартира, уже хорошо, уже – благо. Очень низкий, во-первых, запрос у людей: построили коробку, заселили – скажи «спасибо», собственно говоря. Люди даже не знают, что можно жить лучше. Не знают, что можно как-то выйти за пределы своей квартиры и там будет тоже твоё пространство, которое на тебя влияет.

Этот статус-кво удобен и власти, и застройщикам. Не нужно пытаться приподнять планку.

Если нет разницы, то зачем платить больше. Ну, есть задача построить 120 миллионов квадратных метров. А как они будут построены – как-то особо никого не волнует.

–  Ну хорошо, давайте практически к вопросу подойдём. Я, знаете, столько речей вот таких пламенных выслушала, а потом вижу, что человек, который минуту назад негодовал тут же такие шедевры «выдаёт», что страшно становится, за него даже больше.

(М.Б.) Это часто, на самом деле, происходит…

–  Вот завтра придёт к вам застройщик и скажет: «Ребята, 50 тысяч квадратов, плотности такие-то, плачу за всё три рубля». Как быть?

(Д.Н.) Мы считаем, что нужно идти до самого конца, в тех рамках, которые в твоей компетенции.

–  А что такое «самый конец»? Если у вас студия, зарплаты, люди… в повара податься? Так там тоже конкуренция.

(М.Б.) Ну, то есть... вплоть до того, что… слушайте, тут каждый сам для себя решает — делать дрянь или нет. Надо максимально использовать все возможности, все свои знакомства, связи, чтобы вытянуть проект, спасти его даже если он твоим ещё не стал. Иногда берешься, чтобы просто спасти…

–  У вас такие были ситуации?

(М.Б.) У нас были такие ситуации и на наших глазах были: в экономике мы проработали 10 лет. Есть какие-то вещи, которые нельзя допустить. Ну, потому что просто нельзя ориентироваться исключительно на выгоду. Да, легче сразу отказаться, но вместо тебя придёт человек, который пойдёт на поводу у ситуации. Отказаться —  это большой поступок, потому что позиция, что «я не откажусь, потому что после меня придёт тот, кто сделает хуже», она, конечно, ущербная. Но максимально использовать все свои возможности, для того чтобы эту ситуацию переломить иногда получается.

–  И какие инструменты здесь работают?

(М.Б.) На самом деле, у нас только что был довольно интересный опыт, собственно.

Во-первых, история в чём: построить хорошо и дорого, в общем-то понятно, как, и то, не у всех получается. А вот попробовать поднять планку в нижней нише – для этого должен быть импульс со стороны заказчика, запрос на что-то нестандартное. Какая-то, я не знаю, готовность и определенная свобода, чтобы шагнуть чуть дальше, чем мы привыкли.

Мы делали сейчас для Казани проект по следам Первой Молодежной биеннале архитектуры, который выиграли в 2017 году. Троим финалистам дали три заказа на разработку практически микрорайона – 16 Га. жилья, нижняя ценовая категория.

– Эконом.

(М.Б.) Прям эконом-эконом, в самой нижней планке.

Инструменты: от возможности убедить заказчика до многочисленных калькуляций, переливания поверхностей, изменения формата, изменения пятна застройки и т.д. Как правило, это некое количество шагов. Плохой архитектор — он сделает один-два шага, скажет, что «это невозможно» и, собственно, пойдет по пути наименьшего сопротивления. Мысль простая: чем более ответственная у тебя задача, тем больше ты должен сделать ходов.

– Ну, это про любого специалиста можно сказать, не обязательно архитектора. Врача, строителя...

(М.Б.) Да, это жизненная позиция. Например, у шведов есть понятие, которое значит, что любое дело нужно делать максимально хорошо и до конца.

– Делай что должно и будь что будет... Но, в отличие от Швеции, наши люди будут покупать плохую архитектуру еще довольно долго, и там еще дна не видно. Дна нет. О чем мы говорим: у нас нет каких-то принципиальных вещей, регулирующих правила игры. Да, это социальное жилье и это самый сложный сегмент, с которым в Германии, к примеру, ты можешь работать только имея какие-то выигранные конкурсные проекты, подтверждающие тебя профессионально — ты умеешь делать из ничего очень крутые объекты.

Но мы с вами можем об этом говорить до утра, можем дней пять и это будет бессмысленный вообще разговор. Ваша беседа с президентом — она способна как-то повлиять на ситуацию? Что делать-то?

(М.Б.) «Что делать?» Я далек от мысли, что изменил ситуацию, сказав что-то Путину за полторы минуты. Всё устроено таким извращенным способом, что если сверху не будет воли, то и изменений не будет… Начиная разговор с Путиным, я сказал, что после победы в биеннале мы сделали три проекта в Татарстане, один из которых –  проект социального жилья. Концепция. И проблемы, с которыми мы столкнулись можно решить исключительно используя административный ресурс.

Сам факт, что этот проект достался нам, а не безликому какому-то проектировщику, застройщику –  на то была личная воля Натальи Фишман. И далее, значит, когда у нас возникали проблемы и трудности, мы встречались с главным архитектором Казани, которая была на нашей стороне. Если есть воля у тех людей, которые имеют какую-то власть, то эту ситуацию можно если не развернуть на 180 градусов, то хотя бы немного обратить в другое русло.

Воля –  главный рычаг.

– Есть еще, может быть, воля застройщика.

(М.Б.) И воля автора. Потому что не стоит её недооценивать и всё валить на то, что мы живём не в то время, не в том месте, и так далее. Очень часто архитектор ведет себя таким образом, что на нем действительно можно «ездить». И у него всегда есть тому объяснение: «понимаете: у меня бюро, у меня 70 человек, им надо платить зарплату, им надо кормить семьи, мы останемся без заказа».

Слушайте, вы сейчас правильно сказали: это касается не только архитектуры. Существует некая профессиональная позиция. По крайней мере, если ты не поборолся и не высказал свою точку зрения (не попытался настоять, аргументировать), то глупо пенять на то, что все вокруг ничего не понимают и вообще – страшные люди и времена. Мы, по-моему, живем в самое нестрашное время.

–  Я согласна. Вообще в прекрасное время живём, я считаю.

(М.Б.) На самом деле, есть еще один  – политический – вопрос: вообще нужно ли диалог вести? Мы наблюдаем этот дискурс уже, по крайней мере, несколько лет хотя бы на примере КБ Стрелка и Ревзина, когда абсолютное большинство людей к происходящему относятся так же, как Григорий Исакович: «Как ты вообще можешь вот этим вот всем заниматься в такой ситуации?»

–  Сейчас Ревзин попритих...

(М.Б.) Ну попритих, потому что острота этого вопроса ушла. А, в целом, один из главных русских дискурсов звучит так: надо сотрудничать с властью или не надо сотрудничать с властью?

Проблема в том, что если ты не попытался что-то донести, то странно ожидать, что тебя услышат.

Есть ситуации, в которых нас вообще никто не собирается слушать, а есть вопросы, в которых можно попытаться высказаться. Более того – то, что я говорил на встрече ни в коем случае не является выстраданной и абсолютно оригинальной моей позицией. Я всего лишь озвучил профессиональное мнение – что на место автора пришел проектировщик, что архитектор не имеет ни власти, ни, фактически, авторских прав на проект. И я не питаю иллюзий, что это что-то может поменять. По большому счету, данная встреча и Путину и Госсовету вряд ли была невероятно нужна. Не будь ее – ничего бы не поменялось. Возможно, власть действительно хочет услышать какую-то иную точку зрения.

–  Вы верите, что за 5 лет можно 120 миллионов квадратных метров качественного жилья построить?

(М.Б.) Я верю в то, что если есть указ, то можно начать строить. И это меня как раз и пугает. «Мы в этом году построили миллион квадратных метров, нам осталось 119 квадратных метров» – если реализация программы будет происходить таким образом, то нас ждут очень тяжелые времена. Консолидированная позиция профессионалов, которые выступали на встрече заключалась в том, что качество должно превалировать над количеством, потому что именно качество жилья и среды напрямую влияют на то, как живут люди – абсолютно банальная истина. Еще раз ее артикулировать было не лишним. Очень важный момент, система – она заменяет автора «проектантом». Какая-то очень русская традиция – называть вещи не своими именами. Типа «женщины с низкой социальной ответственностью». Теперь у нас есть проектант, когда мы говорим об архитектуре, живой среде, об авторстве, т.е. любой человек, который непонятно как получил несколько документов, подтверждающих его право эту жилую и живую среду создавать. Известные сильные архитекторы в ситуации госзаказов проектировщиками быть не могут. Абсолютно никому не известные структуры – могут.

Нужно разделять понятия рабочего процесса: совершенно необязательно, что архитектор, который придумал концепцию в силах сделать рабочий проект. Потому что рабочий проект может выполнить либо крупное проектное бюро или скорее – проектный институт или, еще лучше, – структура застройщика. А концепцию может сделать любой хороший архитектор. В концепции могут быть заложены все те решения, которых нельзя избежать при дальнейшей проработке проекта. В действительности нынешняя правовая база такова, что с проектом можно сделать что угодно, реализовать его в любом ключе – от него может вообще ничего не остаться.

Интересный опыт: мы выиграли конкурс и получили грант для крошечного города Кукмор в Татарстане по программе «Малые города и исторические поселения». Я не знаю, как в целом это устроено по России, но главным непреодолимым решением власти в Татарстане было то, что концепция не должна поменяться. Она может трансформироваться, если есть какие-то новые входящие условия, но, в целом, кураторы программы – в том числе Наталья Фишман – следили за тем, чтобы при переходе к рабочему проекту концепция была одобрена в том виде, в котором она выиграла конкурс. И, напротив, желание чиновников самих районов заключалось в том, чтобы  максимально упростить реализацию ... я даже не хочу говорить о том, что нам чиновники предлагали из этого проекта сделать.

К сожалению, мы опять возвращаемся к тому что, я не помню, кто это сказал, «государство в России – главный европеец». Совершенно извращенное понятие. Есть вменяемые люди, которые готовы отвечать за результат – и все развивается нормально. Нет их и архитекторов, которые борются за свои идеи – и получается то, что мы видим.

– Михаил, где вы видите основное проблемное место? Что нужно «подкрутить», условно говоря?

(М.Б.) Подкрутить... Наверное, первое – любой объект, реализующийся в формате «эконом», «эконом +», объекты городского благоустройства жилой среды должны иметь архитектурный проект, который прошёл конкурс или художественную экспертизу.

– То есть, «чем меньше денег, тем больше внимания»?

(М.Б.) Естественно. Потому что если в проекте есть деньги, то он должен не нарушать того, что уже создано. О чем я успел в этом выступлении буквально в одном предложении сказать: он не должен разрушать историческую среду города и её социальную структуру. То есть, если это даже какой-то хороший дом бизнес-класса, он не должен садиться на существующую и самодостаточную инфраструктуру, а должен обеспечивать себя соответствующими дорогами, машинными местами, детским садом, школой и так далее, ну и, соответственно, не должен негативно менять существующий облик города.

В жилье класса «эконом», в ситуации с городским планированием, городским благоустройством должен фигурировать проект высокого художественного уровня – «а»! И, «б», – простой и уместный для места и запроса горожан. Как раз Надежда Снегирева – архитектор из Казани – много говорила про свой родной город – Вологду – на выступлении. Это выступление действительно вызвало огромную реакцию, потому что она приводила Вологду как пример того, что никого не интересует мнение горожан и происходят совершенно варварские нарушения. Люди выполняют некий указ о благоустройстве и делают это так, что не дай бог никому такого благоустройства. Попутно разрушая то, за что город проголосовал, в том числе, личными средствами и ресурсами. И никакой экспертизы – художественной или гражданской – проект не проходит.

Я даже не буду говорить про возможную коррупционную  составляющую. Важно, что он в принципе нарушает самые очевидные тезисы о благоустройстве, понятные студенту первого курса да и любому человеку с архитектурой не связанному.

–  Надя, кстати, стала жертвой местных чиновников, которые устроили ей настоящую травлю в СМИ.

(М.Б.) Что подтверждает Надину правоту, потому что аргументация там была довольно смешная в этой статье. Да и вообще, когда какое-то негосударственное издание начинает хулить человека, обратившегося к Путину с реальной проблемой, по-моему, это только подчеркивает, что всё правильно сделано. Дальше вопрос – будет ли это иметь результаты. То, что там все зашевелились и начали чесаться – очень хорошо.  И если бы была возможность наши московские проблемы с тем же сносом памятников рассмотреть в таком порядке – это уже было бы много. Потому что данный вопрос – один из немногих, где есть консолидированная гражданская позиция, но ее никто не слышит, она никому не нужна. Недавняя история с домом на Никитской (Домом Булошникова) стала одним из последних прецедентов в истории с сохранением наследия. Да, действительно, зашевелилась Москомархитектура, потому что были обращения непосредственно к главному архитектору. А поскольку у нас главный архитектор – человек очевидных профессиональных качеств, то его это, видимо, тоже задело, не могло не задеть. Дальше вопрос: а что может сделать в данном случае главный архитектор? Кроме того, что как-то постараться поучаствовать в этом дискурсе, назначить какую-то новую экспертизу. Но мы же понимаем, что все решения приняты!

В России мало примеров вменяемой реставрации, потому что – или вам нельзя сделать ничего, даже лишний гвоздь вбить, а лишь выложить из кирпича недостающую часть, отштукатурить ее и сделать вид, что так и было. Или же, если «тройка», принимающая решение не выдала дому охранный статус, можно сделать с ним всё, что угодно. Мы видим яркие примеры, когда потрясающие дома начала века с действительно великолепной архитектурой и в прекрасном состоянии – сносятся, а довольно малозначимые особнячки – охраняются как памятники архитектуры. То есть нет никакой прозрачной схемы отбора, а самое главное, что если статуса нет, то дом уже в этом расстрельном списке!

– Статус тоже не защищает.

(М.Б.) Да, есть примеры, когда статус не защищает, но об этом уже и говорить не пристало.

– Дело в том, Миш, что я как активист Архнадзора, вижу, что мы, пытаясь защищать наследие страны в режиме отчаянных выкриков на публичных слушаниях: «Позор! Позор! Позор!» – мы выглядим отчасти как маргиналы, а не находимся в статусе горожан, которым принадлежит город, в статусе людей, у которых есть выбор. Мы постоянно в статусе каких-то городских сумасшедших.

(М.Б.) Так в этом и состоит основополагающий принцип  – в том, чтобы максимально маргинализировать протестный электорат. Чтобы показать, что все, кто против, – ну, это действительно очень странные кликуши, как у нас любит выражаться разнообразная демшиза. Именно из-за того, что нет вменяемого диалога…

– Диалога нет.

(М.Б.) А есть несогласные и те, кто хотят добра: «слушайте, у нас есть горожане – они против всего, они хотят, чтобы наш город развалился и вы жили среди руин, а мы хотим создать современный нормальный классный город. Ну, если мы их будем слушать, ну что ж, мы будем жить в 19 веке, а мы хотим вести город к процветанию».

– Я ни в коем случае не поддерживаю тех, у кого есть единственная потребность – выразить агрессию, этой теме мы с архитектором Владимиром Дудиным посвятили арт-проект «Драчное место». Но и о соучаствующем проектировании рано говорить пока я как житель готовый заниматься проблемами своего района этого (условного) права как инструмента не имею.

(М.Б.)  В том-то и дело, что нет ни площадки, ни инструмента. Даже на встрече говорили, что есть формальная история с общественными слушаниями, но всем давно понятно, что она стала площадкой для манипуляций. По-моему, Надя об этом говорила, а в это время Путин кивал. Действительно, когда слушался вопрос про расширение Ленинского, то сгоняли учащихся школы самбо, которые, значит, в нужных местах аплодировали. Сложно вести диалог, когда за спиной 40 накаченных мужиков, которые с тобой не согласны.

Общественные слушания – это невменяемый и неработающий формат, поэтому мы и говорим, что нужна профессиональная площадка, а профессиональное сообщество должно быть наделено бОльшими правами.

Архсовет, который есть в Москве и на котором я неоднократно присутствовал, он обладает властью, но властью минимальной. ДКН обладает властью, но его работа абсолютно непрозрачна и скрыта от глаз горожан и общественности.

– Дополнительная экспертиза по дому Булошникова – событие, которое произойдет за закрытыми дверями. Какие параметры будут обсуждаться? И что вообще в принципе будет обсуждаться?

(М.Б.) Ну с домом Булошникова вообще смешная история. Я читал релиз владельца, составленный со слов проектировщика, в котором черным по белому было сказано, что сохраняется высота главного фасада – она как и была, так и остается в пять этажей. Дальше сказано, что по главному фасаду будет три этажа, а в проекте у них семь этажей по главному фасаду. Пишется вранье, что вместо семи этажей – пять и так далее.

– Мы же не можем каждый раз, знаете ли, рассчитывать, что, авось, Владимир Владимирович нас услышит. Вопрос благоустройства – один из множества, которые находятся в фокусе его внимания. Хотя, в целом - это настоящие удивительное событие, что этот разговор президента с архитекторами состоялся.

(М.Б.) Люди должны стараться свою точку зрения максимально доносить, потому что никто не знает – ни я, ни вы – чем закончится история с домом Булошникова, и скорее всего – она закончится плохо. Большая вероятность есть. Но, по крайней мере, вокруг него возникает довольно сильная дискуссия, что важно. Потому что лет десять назад она бы не возникала.

Вообще. когда Москве наносились самые страшные увечья, дискуссии не возникало. Всё как-то шло само собой.

– Безусловно, те события, которые происходят сейчас вокруг этого дома, они не гарантируют его от сноса, как и дом Неклюдовой или Таганскую АТС. Тем не менее, резонанс имеет значение.

(М.Б.) Я тут недавно прочел «Историю городов будущего» Брука. Книга, посвященная Дубаю как современному городу будущего, и тем известным городам будущего в прошлом: Санкт-Петербургу, Шанхаю и Бомбею. И там как раз в описании современного Петербурга рассказывается  про гостиницу Англетер и о ее запланированном сносе, который вызвал один из первых в Советском Союзе протестов: собрались люди вокруг этого Англетера, к ним вышли представители власти, это 87-ый, по-моему, так вот, к ним вышли представители Горсовета и сказали, что «всё будет нормально». После чего на глазах протестующих Англетер рухнул. И всё это было рассказано Бруком как один из шагов в этой цепи превращения общества из тоталитарного в гражданское. Поэтому цепь поражений – она всё равно улучшает ситуацию.

Проиграть хуже, чем выиграть. Но даже проигрыш имеет некий смысл.

Других у меня нет мыслей, как эту ситуацию изменить. Просто тот же пример Нади Снегиревой говорит о том, что можно попробовать выступить против чиновников.

–  Михаил, хотела про Венецианскую Арх биеннале и «Русский павильон» еще спросить. Я же критиковала вас в прошлом году, читали?

(М.Б.) Нет. Пришлите, мне интересно. Формат критики у нас не особо развит.

Про павильон. Нам дали довольно свободное задание – придумать что-нибудь о будущем городов на основе истории про российские железные дороги. Для любого архитектора выставиться на биеннале в Венеции, да, это вызов. И нам была интересна тема биеннале – Free Space. Мы рассматривали вот эту огромную инфраструктуру – привокзальные площади – как центры городов, потому что все железнодорожные территории всегда гигантские. Это потенциальное Свободное Пространство городов. И им были посвящены «круги» на стенах, которые показывали соотношение масштабов территории городов и железнодорожной инфраструктуры.

Следующее – развитие технологий – в будущем тоже потенциальный Free Space. То есть мы рассматривали тот самый белый лист, который содержит как возможности так и опасности для города. И дальше на примере абсолютно крайних вариантов – не архитектурных, а скорее художественных – мы показали, какая развилка может ожидать Free Space в России. Его можно как обычно потратить, максимально поглотить, застроить, а можно развить (и мы связали эту историю с 50-летием НЭР, с горизонтальным расселением, которое как бы противостоит росту городов, истории гиперагломераций:  600 мега-городов вместо 250 государств и так далее). То есть, мы рассматривали этот потенциальный Free Space для города не только как возможность, но и как очень большую опасность. К сожалению, весь Free Space в Москве «съедается», поглощается и максимально застраивается. Мы показывали не архитектурное предложение, а некое размышление о будущем города как такового.

– А если вы были меньше скованы рамками технического или прочего какого-то задания, что бы вы показали?

(М.Б.) Нет, идей у нас, на самом деле, навалом – всегда в некоем «листе ожидания» находятся многочисленные околоархитектурные проекты: они просто ждут подходящей площадки. Я честно скажу, мы не были особенно ограничены. Единственные рамки – павильон должен был быть посвящен железным дорогам.

– Ну да, спонсор ведь РЖД.

(М.Б.) Да, и спонсором были РЖД, но, на самом деле, в истории с темой биеннале, Free Space, мне это показалось очень хорошим попаданием. Там у нас была схема плотности расселения по России, которая полностью совпадает с Транссибом. Собственно, рейс главной железной дороги маркирует расселение, а дальше – Free Space! То есть железная дорога держит рамку.

Понятное дело, что тема с железными дорогами вызвала критику павильона в целом. Но когда два года назад было самое «левое» биеннале на тему «Репортаж с фронта», заявленная известным левым архитектором мира, долларовым миллионером (Прим.: Алехандро Аравена), который делает очень дорогие проекты – это был вовсе «левый» дискурс. И дело не в этом, это нормальная история, левые – они все очень известные и богатые люди. В общем, когда на самом левом биеннале российский павильон выставлял возрождение главного сталинистского проекта, то это было как бы «ок».

И это было очень красиво, потому что всё, что делает Агния Стерлигова (Прим.: архитектор «Российского павильона») – это всегда очень красиво, очень качественно и действительно замечательно.

– И на фоне того, что происходило с ВДНХ в тот момент вполне правдиво: вести с фронта. Снос павильона «Мосхлебторг», который подлежал сохранению ради нового развлекательного комплекса, павильонов «Верблюдоводства», «Грибоводни», «Артезианской скважины» и других. Как мне видится, каждый раз – авторы, художники – так или иначе попадают в точку, сами того не осознавая.

(М.Б.) В этом плане да. Но здесь, на самом деле, проявились оборотные коннотации. Когда в немецком павильоны полностью были раскрыты все дверные проёмы и турецкий гастарбайтер продавал донер нас погружали в историю про полную открытость, новую Европу, которая становится одним сплошным рынком.

Россия, которая всегда отстает, во многом является неким прообразом будущего, она показывает обратное – как рынок изгоняется из некогда величественных павильонов и в него возвращается первоначальная история. Сложно себе даже представить этот гигантский рынок: ЦСКА, Лужники...

Я смотрел на это и представлял биеннале 2040 года, как вся Европа выметает мусор из своих павильонов, а до России только долетает эта история мультикультурализма.

Когда мы с Семеном Михайловским об этом говорили, он подметил: «Ну, потому что у нас вот такой фронт». Наш сегодняшний фронт – некая цивилизаторская деятельность, которая заключается в том, что мы рынок и грязь вынесли. Вы, наверное, помните, лет восемь назад, когда еще не было никакого проекта ВДНХ, в День космонавтики какие-то ребята в павильоне «Космос», в котором был рынок – там продавали саженцы и прочее, –сорвали парусину, накрывавшую портрет Гагарина. Вы не помните этой истории?

– Нет, не слышала.

(М.Б.) Слушайте, это была совершенно потрясающая акция современного искусства. Вот как иконы стыдливо завешивают – так и там завесили круглый портрет Гагарина. И эти ребята в День космонавтики сорвали этот занавес и обнажили Гагарина. А вокруг рынок. Тогда это очень сильно смотрелось. Прошло не так много времени, а сейчас мы знаем, что павильон Космос – он очень классный.

– Ну, да, классный. Особенно в свете того, что автор концепции, архитектор Е.В. Асс от своего детища отказался. А эту историю слышали?

(М.Б.) Да.

– То есть он же тоже для меня сомнительный.

(М.Б.) Я в нём пока не был и мне сложно о чём-то рассуждать, но я считаю, что, в любом случае, это лучше, чем рынок.

– Наверное.

(М.Б.) Вообще то, что происходило с ВДНХ я очень хорошо помню, поскольку не так давно там процветало варварство, которое пришло на место более высокой цивилизации. Другое дело, когда мы это показываем, как главный репортаж с фронта, тут возникают новые коннотации.

Да, и Елена Гонсалес (Прим.: Елена Гонсалес – архитектурный критик) писала о том, что там были очень яркие и красивые модернистские павильоны – реновация сталинских. Сейчас, когда ВДНХ восстанавливали, они сорвали весь алюминий, и восстановили его в том виде, в каком он был – не помню точно, в 1936 году, в 49-том. Хотя здесь тоже можно было подходить более тонко. Нам, архитекторам, очевидно, что модернистская кожа этих павильонов – она архитектурно гораздо сильней. Но, в целом, это некая цивилизаторская деятельность, потому что место возвращается городу.

– Ну так или иначе – да. Кстати, это было бы красиво, если бы все эти наши рынки показали на биеннале.

(М.Б.) Ну, видите, биеннале – она существует всегда в некотором отрыве: её, как правило, делает кто-то, выставляя некую интенцию.

– Вы, кстати, смотрели другие павильоны? У вас было время вообще смотреть?

(М.Б.) Времени на открытии почти не было, поэтому я поехал в последние три дня его работы, в ноябре. Потому что сначала ни в Ватикан не успел съездить, ни все павильоны обойти.

– Что понравилось?

(М.Б.) Поскольку самым близким к нам павильоном была Швейцария, то он был первым, что я увидел и сразу же предсказал, что они получат «Золотого льва». Действительно, просто прекрасная история, сделанная по-швейцарски.

– Шоу.

(М.Б.) Да, шоу, но самое главное, что оно было максимально национальным. То, как дверная ручка была сделана в масштабе 2:1, как она работала – это Швейцария.

– Почему?

(М.Б.) Потому что и большая, и маленькая – были сделана с одинаковым – идеальным – качеством.

– Ну, то есть для вас это про что?

(М.Б.) Для меня это такая «Алиса в стране чудес» –  про масштабы и темы, которые меня очень интересуют –  архитекторы очень часто ошибаются с масштабом. Мы даже арт-проект этому посвятили лет восемь или десять назад, когда рассуждали о том, что всех архитекторов учат проектировать театры, музеи и тому подобное, а потом, когда они проектируют квартиры, то происходит сбивка. Это очень классная тонкая история о масштабе в архитектуре и, плюс, она сделана была абсолютно по-швейцарски.

Мне был интересен павильон Дании, где было подробно рассказано про Гиперлуп. Далее, конечно, главный павильон – я б в нём просто жил, потому что в каждой комнате проводил целый день. В прошлом году организаторы раскрыли многих неизвестных архитектурных имён. Главный павильон весь был очень по делу. Как всегда очень интересным был Арсенал.

Было много достойных, но наградили Англию.

– Мне они понравились.

(М.Б.) А мне нет. Ну, потому что, как это сейчас модно говорить, «зашквар». Понятно, что всех в мире больше всего интересует Трамп и Брексит. И вы посвящаете свой павильон Брекситу и, как бы, точно знаете, что получите за это награду.

– Но это драматично. По мне, так это очень сильное высказывание.

(М.Б.) Архитектор, который сегодня как некий жест демонстрирует пустоту – он должен быть профессионально наказан, потому что пустоты как жеста было слишком много. Мне кажется, что это спекуляция. Я в этом уверен.

– Ну, знаете, за этим большая трагедия стоит, на самом деле. Просто находясь здесь мы её не воспринимаем, не понимаем, не чувствуем. Трагедия для англичан, для тех, кто боролся за свои права, за право жить в свободной открытой европейской стране. И для них очень болезненно сейчас не быть  частью Европы, не быть европейцами. Пустота.

(М.Б.) Это тот самый левый дискус, который можно разворачивать до максимального драматизма. Архитектурно мне это неинтересно. И мне странно, что за это дают главный приз.

Павильон Бразилии мне очень понравился. Он был про архитектуру. Это редкость, когда национальные павильоны посвящены архитектуре. Очень классная была инсталляция у мексиканцев с ковылем в Арсенале. Зеркальная продолговатая комната, в которой рос ковыль на фоне розово-голубых зеркал. Она была просто очень эстетически сильная. Мне вообще многое понравилось, что-то я себе записывал даже.

Я вообще всем студентам говорю, что на биеннале самое главное – читать. Не смотреть, а читать. Удивительно, на самом деле, как мало людей разделяют это утверждение.

ФОТО: Александр Ростокин

Еще по теме:

Urban Talk

«Архитектура – это профессия прорыва»

Дербент: конкурс года и точка изменений

Архитекторы

«Архитектура – это профессия прорыва»

Приглашаем студентов, практикующих архитекторов на архитектурно-строительную практику посвященную исследованию промышленных зданий!

архбюро: крупный план

Архитектурное бюро AI-architects: крупный план

Оставить комментарий