Телеграмм

«Идиот»: иллюстрации и комментарии. Борис Костыгов

22 февраля, в понедельник открывается выставка уникальных работ петербургского архитектора и графика Бориса Костыгова (1940 – 2014), прокомментировавшего роман Федора Достоевского «Идиот» в специфическом жанре бытового иллюстрирования: художником изображены детали жизни героев, материальная среда и топонимика Петербурга.

16.02.2016, 16:56

В большой, интересной и непростой в профессиональном смысле жизни Бориса Костыгова были разные времена: будущий архитектор, выходец из рабочего поселка в Волхове, отец которого успел посидеть как «вредитель», учился в ленинградском инженерно-строительном, писал диссертацию про соцгородок эпохи 1920-х, работал в «Ленгражданпроекте», в 1989 стал главным специалистом по городской среде… Костыгов оформил несколько книг, занимался так называемой визуализацией проектов на заказ, вел жизнь абсолютно не-советского человека и вообще был человеком неординарным.

В судьбе Бориса Геннадиевича интересно все: его автобиография, написанная ярким почерком зоркого к окружающей среде человеком, его непростая карьера, наконец, его хобби, свидетелем которого широкая публика стала только после его смерти. Иллюстрации Бориса Костыгова к «Идиоту», созданные им уже в 2000-е, демонстрируют уникальную руку и глаз человека, обладавшего специфической манерой рисования и способностью додумывать чужой сюжет и героев. «У меня к «телу» как бы приделана рука, саморисующая и самодумающая. Голова в процессе не участвует – она наблюдает…», – писал про себя сам художник. Его картинки-комментарии к роману Достоевского представляют из себя игру с материальной культурой того времени, с географией города и его окрестностей, наконец – с мифологией романа, которая оживает на глазах зрителя именно благодаря смене привычной оптики.

Выставка проходит при поддержке архитектора Евгения Герасимова.

Фойе

22 февраля - 17 марта

Вход свободный

АВТОБИОГРАФИЯ Бориса Костыгова

Я, Костыгов Борис Геннадьевич, родился в 1940 году в рабочем посёлке Волховского Алюминиевого завода на реке Волхов (по-нашему—Колдун, волхв). Через год рабочих завода посадили в товарные вагоны и отправили в деревню между Котельничами и городом Яранском на речку Ижму, к вятским. По дороге в Вологде показали меня моему двоюродному брату, который после 10го класса пошёл на фронт переводчиком, а, придя, в Ленинград в 1946-м — стал архитектором! Это от того, что они были Вологодские таланты, фамилия ихняя — от слова «кочедык» - -т.е. такой крючок для вязанья лаптей, в чём, видать, были великие мастера. Сами они занимались гидростроем — т.е. мельницы строили, а стали строить гидростанции. Тут их тов. Сталин уличил во вредительстве, и было их расстреляно около 50-ти человек в своё время. Отец, который прошёл войну как «отличный пулемётчик НКВД» командиром стрелкового батальона, тоже подвергся репрессии: год сидел в подвале того монастыря в Ладоге, где отбывала срок первая жена Петра Великого Евдокия Лопухина! Так что и мы как бы не без знакомства с царями выходим! Прибыв к вятичам, где родилась великая русская компания — трое Васнецовых и Шишкин! — я так и погрузился в атмосферу их картин, стал кем-то вроде четвёртого медведя с картины Шишкина. Пять лет в таких местах даром не проходят —это где автомобиль проехал один раз за эти годы, а мы спорили о том, из чего у паровоза колёса — «из дуба али из берёзы»--«конечно, из дуба крепчае!»

В 1945 году осенью я сразу попал на Екатерининский канал к зданию Географического Общества в Демидовом переулке — как на круизном лайнере, из Арктики на Гавайи. Отец с нами не стал жить, и поехали мы с мамой в Гостинополье на берег Волхова, где зиму «отхватали», как писал Гоголь, в землянке на берегу. А потом уже и в Воховстрой-2, в социалистическийгород к зданию ГЭС. То есть, сменил я 4 архитектурных среды: лес с картины Шишкина, Мойку у Союза художников с Исаакием вдали,бескрайние просторы опасной реки Волхов (без лесов!) и соц. город ( арх. Симонов) с ГЭС ( арх. Гундобин, Покровский и Крыжановский). У меня среди рисунков нет гидростанции—за такой рисунок ещё в 1970х годах, если с натуры, можно было от бдительных Волховстроевцев получить по морде с криком «Держи шпиона»!

Сами архитекторы запроектировали этакую массу чёрного камня,переходящую в нечто со средневековыми окнами и башенками,стоящее среди бурлящего потока 300 метров шириной — с плотины высотой 8 метров падает белая стена, да из-за башен изгибается дуга—струя водосброса длиной 50 метров! Потом план элетрификации превратился из плана Шателена в план Ленина «ГОЭЛРО», а средневековый замок без облицовки (20е годы!) стал цементного цвета; но формы остались! Вторую –Свирскую ГЭС—дали рисовать Кустодиеву, и он изобразил русские золотые купола, а не готику, как Крыжановский.

Сам соцгород не так эффектен, но и в нём было много необычного из жизни коммунаров 20х годов: кабины для сна, всеобщая прачечная—баня и т.п. Об этом надеюсь я прочитать, когда издадут книгу Веры Александровны Витязевой про Волховстрой. Ещё была Старая Ладога—магический полукруг реки, центр управления местности в первом тысячелетии нашей эры—до Рюрика и Олега. Было поместье Стуглево с дельфтскими вазами синими высотой 2 метра—это наш заводской дом отдыха, декорация к пьесе Чехова. Эти архитектурные ванны, из горячей в холодную, очень дразнили воображение своей именно архитектурой –и, когда из Вологды до меня дошла способность немного рисовать—всё пошло на изображение архитектуры; а какой –о том следующий текст.

Поступил в ЛИСИ в 1957, в 1963—в Архангельск, в 1965—в аспирантуру в Ленинград, Потом в Ленгражданпроект—сидел в бывшем дворце Неёлова, потом училище Правоведения, а через Фонтанку—Кофейный домик Росси в Летнем Саду! Читаешь воспоминания Стасова—правоведа –оказывается у этого окна сиживал Николай Первый, а из другого окна выглядывал маленький Чайковский, сквозь слёзы ища глазами свою тётю! То в кабинете графа Нессельроде окнами на Дворцовую площадь, то в кабинете тов.Сталина в бытность его наркомом по делам Национальностей, то в церкви Министерства быв.просвещения, то ещё где—и так вся жизнь в Ленинграде! Иллюстрациями к этой биографии служат мои работы с натуры: гипсы (10-й класс,) портрет мамы, портреты жены и дочери и изображения города Ораниенбаума (Ломоносова), где мы и живём с 1965 года.

Ораниенбаум—это не «апельсиновое дерево», а «родовое древо Оранских» -- рыцарей с юга Франции. Они прославились, во-первых, тем, что привезли из крестовых походов необычный фрукт—вроде сероватого лимона, названный «яблоком Оранских» -- «поммд оранж», по-нашему – померанец. Цветы его обязательны для украшения невест и называются «флёрд оранж» -- цветы померанца! Кроме того, принц Оранский, став во главе Голландии победил кровожадную католическую Испанию, а ещё один Оранский позже победил ненасытного Людовика14-го и стал сразу и королём Англии, и штатхальтером (главой) Голландии — на целых 13 лет! В этом качестве он принимал у себя в двух странах 17-летнего нашего Петра Великого и потряс его воображение своими двумя могучими флотами — голландским и английским.

В то время в честь древа Оранских стали называть города и земли (Оранжевая республика). Таковых в мире сейчас около семи. Так что подлиза Александр Данилович Меншиков как губернатор Петербурга построил свой дворец, то он его назвал «Оранибоом» (голл), хотя под Воронежем уже строился городок с таким названием (он теперь называется «Чаплыгин») прообраз Ленинградов и Сталинградов, Ораниенбаум удивил в 1941году немцев, захвативших всё вокруг него, т.к. это были Нойе—Петерс гофы, Дудергофы, Шлиссельбурги и проч. После войны судьба названия была решена. И до сих пор военные не могут слышать немецкой речи на нашей земле и ничего не переименовывают обратно на немецкий язык (Петродворец и т.п. славянизмы). Имеется тут и эскиз памятника Петру Третьему— память о котором даже Сталин запретил, чтобы не марать светлый образ сверхзвезды — матушки Екатерины Второй. Восстанавливать его игрушечную крепость взялись только сейчас. А уж когда освободят канал от дворца к морю — тайна. Частный дворец Меншикова в Ораниенбауме его дворец генерал-губернатора в Кронштадте образуют ось — два дворца смотрят друг на друга — на которой и есть «окно в Европу— морской канал проскальзывает между двух многопушечных крепостей — Кроншлотом и фортом Меншикова (снесённым). Наследник Голландского престола принц Филипп, подарив Пиотровскому что-то для Эрмитажа, проплывал несколько лет назад на ледоколе(!) по морскому каналу (мимо наших окон!)—и даже не посигналил! Нельзя, коли советские выжгли имя его предка аж из двух городов. Вот и у нас в Ораниенбауме было бы нечто—тем более где-то у меня есть эскизы благоустройства Ораниенбаума на 20-ти листах 80х80 см! А то мы поставили в городе аж два апельсиновых (?) металлических дерева в прошлом году, это неправильно! Дошло до того, что появилось в военных мемуарах выражение несколько физиологическое, свиноводческое: «Ломоносовский пятачок».

В своё время линия южного берега Невской губы, разделённая на участки, отданные Петром своим «птенцам», «дачи» отсюда), должны были быть застроены дворцами вроде голландских и образовывать на склоне к воде непрерывный многокилометровый «Парадиз», рай. Среди них были бы и дворцы царя. Меншиков застроил целых три участка, но они не сохранились. В войну с Финляндией по прибрежной полосе пошли от Мартышкина железнодорожные « усы» (ветки) для сверхтяжёлых орудий , дошли они до нынешней ЛАЭС или даже до Усть-Луги? Ими дворец Меншикова отрезан был от моря. Вот одна из иллюстраций изображает восстановленный выход к морю, без железных дорог. Но, конечно, теперь это невыполнимая мечта! Перенос порта из города на южный берег залива требует огромного количества железнодорожных путей, и их не уберут. Тем не менее пафос начавшейся пере- стройки (рисунки сделаны в 60-70-80-е годы) требовал восстановления красоты, во что бы тони стало! А нарисовано---уже легче! Эти портретики были единственной моей живой натурой, да и то всем было некогда: учёба, хозяйство, ещё и позируй! Для натурщика — кого я просил посидеть минуту — этот портрет никакой ценности не представлял.

В ЛИСИ где преподавали Ведерников и Каплянский (скульптура), главным моим путеводом по искусству был Толя Басин—но тут я против упёрся Сидлинской строгой школы—а жаль! Вообщем, единственным было самообразование (неправильное)—книги и музеи, а также зал Публичной библиотеки куда пускали студентов. Помню полный переворот в голове, когда в 196… году первые цветные ксерокопировальные аппараты были на выставках иностранной техники—и текст, что за деньги можно заказать цветную копию самой редкой книги из библиотеки (не советской, конечно: у нас тогда у множительных аппаратов стояли тёти в шинелях и с примкнутым штыком).

Сильнейшее впечатление оставила первая встреча после сдачи экзаменов — с богатством кабинета архитектуры, которое надо было перетащить на новое место — в Малков переулок, место бывшего винного склада. Первая — Архитектурная Энциклопедия Барановского (зятя Елисеева) в двух томах, рисунки пером, на случай любого заказа, любого типа здания! Огромные (пошловатые на теперешний взгляд) томищи! И отмытые изображения реставраций греческой архитектуры Д Эспаи! Это было гораздо интереснее чёрно-белых подробнейших фото 900-х годов — всей европейской архитектуры, по которым нас учили — новых фото не было из-за занавеса. В Волховстрое всё было из книг изгнано, запрятано, заперто и запрещено. А здесь-то! Фундаментальная библиотека Института Гражданских Инженеров! Библиотека Академии Художеств!! Свежие журналы—из Европы, «Страны Чудес» (Ф.М. Достоевский). Тут не до математики—долой! Без стипендии все 6 лет—затройки в зачётке! Зато! С утра –обойти книжные и «Старую книгу»! Обед—пирожок и кофе. Потом в фундаменталку к Ирине Константиновне! На самую верхнюю полку—«АЖУРДИ»-- Номер, посвящённый спуску на воду лайнера « Нормандия»--номер тройной толщины, 1936 год, 2000 иллюстраций! Французские корабли—самые красивые в мире вот уже 500 лет.

Салют! И пошло, и пошло! Тут не до того, чтобы готовить себя в районные архитекторы,ведь вот в Сиднее—1957(?) какой-то датчанин премию получил за проект оперы—долойКорбюзье? Святого? Да вроде и он в Роншане чего-то округлое-пухлое лепит. Куда они, туда и я! Туда—да не совсем! Кол за проект получите—исправил на три с минусом. А вон у Райта! А вот у Миса самого ван-дер Роэ! Аалто! Тут скрипит голос самого Каменского: «Что Это?» Яков Осипович Свирский шепчет В.В. Смирнову: «Что Это?» В.В. шепчет мне дрожащему: «Что Это?» Отвечаю: Кровля… Через какое-то время-тихий железный голос: «Аялту подражать? А выставить за это… Я шепчу : это не вертикальная обшивка, Владим Владимыч, как в Майреа, это скат кровли! Но кавалькада уже по-лебединому отвалила к соседу, где только слышно «Четыре! С плюсом! Три! Пять»--т.е. сколько шпицрутенов! А я опять без «стипы!» Ещё хорошо, что не переделы- вать единицу на тройку—те времена прошли! Уже 1960-й! И мы –«шестидесятники». Один Владимир Иванович Пилявский свободно ставил мне пятёрки за свою историю—и два (!) раза спас меня от исключения! Третий раз спас меня Ренгольд Меккель—по линии комсомола… Ох, Спасибо!

Теперь о жанре, в котором приходится работать. Как попало в руки перо «№ 86», вставленное во «вставочку» (выражение 1950-х годов)—так оно и до сих пор действует: им можно с размаху провести линию (обмакнув в тушь) длиной 1,5 метра с утолщением, а можно крошечными штрихами что-нибудь. Эта операция не прекращается с 1954 года по сей день, т.е. почти 60 лет подряд, около двадцати тысяч дней; после высыхания туши можно взять кисть и водяными красками махнуть поверх рисунка. Рисовать можно всё: от 6-ти метровой панорамы города (Кингисеппа, Кронштадта) с существующими и спроектированными домами до портрета на лист ватмана (устаревшее выражение). Можно и карандашом, если пера рядом нет. Набирается около двух-трёх –четырёх и более листов от 30х40см до 6х1м, а может и больше. В этом потоке заданных , и самостоятельно придуманных , изображений чего угодно могут к этому чему угодно прибавиться выдуманные детали, если заказчик не смотрит! В целом получился поток листов из записной книги, иногда и с текстом. «Авторская книга в 20 тысяч листов –ни о чём, что надо—рисую, что в голову придёт—пишу. Попытки остановиться, взять в руки кисть и сделать картину не выходят: глубины не достичь, темп побеждает—а ведь советуют добрые люди: остановись, углубись, проникнись. Нет, никак, хоть бы и очень хотелось. Каждый лист как-то связан со временем,--когда он сделан. Даты на листах не поставлены… Но можно! В этом альбоме нет логики, чаще встречаются сновидения—этакая серия сновидений, ведь серьёзные проекты со временем тоже становятся несуразно фантастическими. А непостроенные? Взять хотя бы 40(!) вариантов здания Аэрофлота на месте храма на Сенной (ЛенЗНИИЭП) мастерской Гальперина, автор –«Сам» Володя Маслов! Высоцкий тогдашней Ленинградской архитектуры! Это называлось «съесть все деньги на проектирование». «Фабрика снов» не хуже называемого так Голливуда. Автобиография не имеет окончания— это потому, что я ещё жив, прошу прощения у читателей. Пока что приходится завидовать Рэму Колхаасу—он в молодости рисовал смелее—хотя бы два Нью-йоркских небоскрёба, занимающихся сексом в постели! Или к Аалто зависть—перед проектом он на холсте густыми мазками изображал подобие плана будущего здания! Т.е. как-то просто прикладником (от «прикладное искусство») себя не хочется считать—как у Аксёнова все девушки, знакомясь с матросами-курсантами, рекомендовались «искусствоведами»-- и не меньше! Ещё есть «медицинский», что-ли взгляд у меня на самого себя как тело. Бытовой образец этого тела—мои двоюродные братья многочисленные с обеих сторон—деревенские люди, живущие в городе, в детстве пасшие коров и копавшие картошку, а потом в городе добившиеся каждодневным трудом—каждый—своего. У меня к этому «телу» как бы приделана рука, саморисующая и самодумающая. Это в своё время заметил мой коллега Александр Гербертович Раппопорт, учёный архитектор— доктор наук. Голова в процессе не участвует—она наблюдает, думает и делает чудовищ- но псевдонаучные выводы. Это в свою очередь было замечено другим доктором архи- тектуры—«К» а рядом с ним как раз сидел человек с ещё более высоким уровнем мышления—это Борис Устинов, для которого «доктор архитектуры»--это унижение… И он с выводами арх. «К» согласился и подтвердил их кивком головы, чтобы на эту мелкую тему не говорить.

Как сейчас помню – громные окна бывшего министерства финансов, грязные интерьеры, Волынский переулок напротив через Мойку—это с 17-гогода Г.П.У. , воспетое Хармсом и др. Именно там фотолаборатория была в тёмной комнате, обитой толстенным слоем резины (камера пыток?), а в коридорах стояли пулемёты Горюнова (станковые) и матросики.

Эти псевдонаучные выводы головы не позволяли мне вести планомерную научную работу в аспирантуре—и меня оттуда выперли, диссертация об обобществлении жилья не удалась, а могла бы… И вот два изображения одного места на 1й линии Васильевского острова –всё с натуры — всё разное. Двойственность (голова и рука ) не позволяет узнать истину, и вся моя графика попадает в какую-то категорию явлений, которую я сам определить не могу. Как сказал известный писатель, «неудержимая склонность к вранью». Результаты этого вранья, по учению сюрреалистов, позволяют заглянуть в какую-то глубину. Но глубина эта не всегда нужна нам. Например, какая «глубина» есть в картине Шишкина «Медведи в сосновом лесу»?

Вспоминается случай в одном градостроительном институте, находившимся тогда в здании банка Вавельберга. Надо было изобразить только что спроектированный на всесоюзный конкурс столичный город одной из республик Средней Азии—на 6-ти деревянных подрамниках 1х1метр. И вот заказчики с изумлением видят—над арыками и тополями дивного узбекского города типа Нью-Васюков—летит цельнометаллический дирижабль типа «Цеппелин». Еле стёрли –да и то только могучими руками моего однокурсника и спортсмена Жени Волкова.

Ну зачем было это делать? Тайна.